Для него один человек – что целый народ

На мысли, дышащие силой,
Как жемчуг, нижутся слова.
М.Ю.Лермонтов.
Вся гордость учителя в учениках,
В росте посеянных им семян.
Д.И.Менделеев.

Цель творчества – самоотдача.
А не шумиха, не успех.
Б.Л.Пастернак.

Если учитель соединяет в себе любовь к делу и к ученикам, он –
совершенный учитель.
Л.Н.Толстой.

Я бы назвала своего учителя творцом добродетели, дарующим своим ученикам самое дорогое – знания, будущность и надежду. Он всегда готов протянуть руку помощи любому, нуждающемуся в ней. Быть литературоведом – это значит быть знатоком человеческих душ. Через анализ произведения он видит суть самого творца. И впрямь, Г.Б. Окунь всё возвышает и всему придаёт законченность. Некоторые пишут, когда им нечего сказать, когда вода в колодце иссякла, потому, что в них заговорило честолюбие. И мы получаем очередную порцию макулатуры.
В новеллах-эссе Г.Б. Окуня комические характеры в основе своей трагичны, а юмор и шаржировка воспринимаются, как чувство дистанции.
В 1989 г. Г.Б. Окунь репатриировался с формулой «ПМЖ» на успех. Ему казалось, что он выдохся. Наступило молчание ума. Он как-то промолвил: «Не думается», «Не пишется», «Не поётся». Но вот прошло некоторое время, и умственная фантазия заработала. Сильное воображение порождают события. Мы видим Г.Б. Окуня в качестве зам. редактора газеты «Новости недели», а затем первым главным редактором литературно-публицистического еженедельника «Эхо»; потом – главным редактором израильских периодических журналов «Русское эхо» и «Мысль». Весь безграничный потенциал своих знаний он отдаёт делу, которому служит. «Ни разу он не просчитался, хоть переплачивал не раз».
До последнего своего дня буду благодарна судьбе, которая меня свела с прекрасным мастером слова литературоведом Г.Б. Окунем. Профессор филологии открыл мне новый мир иностранной и русской литературы. Его заинтересованность и доброжелательность, готовность подбодрить своих учеников, в которых он видит будущих коллег, помогая стать настоящими умельцами, вдохновляет меня.
Как писал Шопенгауэр: «Никто не может видеть поверх себя. Всякий усматривает в другом человеке лишь то, что содержится в нем самом, - ибо он может постичь и понимать его лишь в меру своего собственного интеллекта. Высшие умственные дарования так же не существуют для него, как цвет для слепого. Ибо никакой ум не виден тому, у кого ума нет, а всякая оценка есть произведение из стоимости ценимого на познавательный кругозор ценящего».
Григорий Борисович ставит себя на один уровень со всяким, с кем разговаривает, стирая грань всякого возможного своего перед нами преимущества, и даже нужное в этом случае самоотречение остаётся совершенно незамеченным.
Значимость учителя складывается из двух составляющих: количества людей, испытавших в той или иной мере влияние его личности, и степени этого влияния.
Главные черты его характера: прогнозирующая предусмотрительность, снисходительность, доброта, твердость духа. Сверхпорядочность и человечность помогают ему работать среди людей, не отвергая ни одной индивидуальности. Если он работает с нами, то принимает каждого из нас таким, каков он есть.
Нужное слово в нужном месте – вот наиболее точное определение стиля (Джонатан Свифт), подходящее для его творчества.
Очень важно, когда ученики принимают и перенимают учение с должной отдачей, значит вложенный в них труд не напрасен.
Его творческое слово во всех областях руководит музами классического мира – оно увлекательно и убедительно. Произведение Г.Б.Окуня «С житейского поля» стало моей настольной книгой, величайшим откровением. Возможно, мне удалось прикоснуться к умственной и сердечной глубине его работ. В его произведении произошло драгоценное слияние мысли с таинством подлинного таланта. Сердце трепещет от прекрасного света, излучаемого его творчеством. Каждая его мысль превращается в афоризм благодаря трогательному созвучию любви и мудрости. Сама жизнь – лучшая сказка, дающая прекрасную ткань вдохновению. А источником вдохновения в этой сказке является его спутница - прелестная супруга – Мария Самуиловна Окунь. Незыблемы законы красоты и взаимопонимания.
Счастье внутри него самого – оно в его творчестве и мастерстве.
Говорят, что хорошие манеры яснее заметны в движении, а красота – в состоянии покоя. Ненаписанная страница сама по себе конструктивна.
Воспоминания Григория Борисовича о его встречах с великим Сергеем Эйзенштейном, гениальным литературоведом Юзефом Юзовским (на первом Всесоюзном съезде писателей А.М. Горький во всеуслышание заявил, указав на Ю.Юзовского, «Этот маленький еврей – единственный на Руси человек, который меня понимает»), с французским писателем Пьером Гамарра, английским писателем Эрскиным Колдуэллом, американскими писателями Артуром Миллером, Алленом Гинзбергом, Константином Симоновым и др.
Как отмечает в своих мемуарах друживший с Константином Михайловичем Григорий Борисович, Симонов противился образу и давлению времени. «Он состоял в любовном сожительстве с социалистической системой, не испытывая, как Мессалина после распутной ночи удовольствия». «Я знал Константина Михайловича… Он противился двоемыслию, но в то же самое время сосуществовал с ним. Симонов не любил говорить шепотом и громогласно откровенничал. Его неспокойный внутренний монолог часто мощно прорывался наружу…»
Занимаясь романо-германской филологией, Григорий Борисович воспитал большое количество специалистов, работающих ныне преподавателями университетов в разных странах мира и учёных научно-исследовательских институтов.
В Израиле Г.Б.Окунь успешно продолжил свою педагогическую работу, обучая искусству анализа художественного произведения сотрудников литературных журналов.
Вторя Талмуду, Григорий Борисович говорит: «Многому я научился у своих наставников, ещё большему – у своих друзей, но больше всего – у своих учеников».
Для него один человек – что целый народ. Только ум может долгое время питать другой ум, творя невозможное, а благородство манер воспитывается достойными примерами, просвещая разум.
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
(Некрасов).

Мужество жить

или Своя. Привычная. Поступь
О Леониде Финкеле - памфлетисте

Творчество есть акт осознания себя в потоке истории. Школа Ильи Эренбурга-публициста оказала заметное влияние на творчество Л.Финкеля-памфлетиста. Он пишет, как живёт, как дышит, естественно и непринужденно. Его волнуют актуальные вопросы современности – проблемы войны и мира. Одно из последних своих произведений Л.Финкель назвал «Умер и засмеялся». Это резко выраженная полемическая диатриба с определённым «адресом», предназначенная для прямого воздействия на общественное мнение. Его стиль отличают броская афористичность, ораторские интонации, экспрессия.
Произведению Л.Финкеля присущи классические черты памфлетного искусства – ирония, сгущенная до сарказма, и патетика. Ирония у него содержится в ситуации высказывания; когда ироническая насмешка становится едкой издёвкой, её называют сарказмом. Негативную, уничтожающую оценку сарказм автора открыто обнажает в самом тексте. Сарказм – важное стилистическое средство сатиры Л.Финкеля. Ироническая двуплановость в его сарказме обеспечивается наличием пафоса, когда патетика, предполагающая изображение глубокого страдания, влияет на чувства. Патетика в памфлете «Умер и засмеялся» - это некая совокупность страстей и импульсов, составляющих содержание человеческого поведения. Автор созерцает жизнь «сквозь видимый миру смех» и «незримые ему слёзы». Иногда пафос Л.Финкеля – игра внутренне неоправданной риторичности – выступает как художественный приём. Скрытность насмешки, маска серьёзности отличают его иронию. Всё это вместе предопределило мироощущение автора и композиционно художественную игру противоположностями.
Языковый вкус литератора позволил ему образовать эстетически ценностный текст, единый и эффективный, несмотря на сознательное изображение языка в любых его функциональных разновидностях. Понятие словесного образа – изображение, выражение, выразительность и преобразование (эти четыре слова одного корня) – процесс художественного познания и освоения мира.
Выявив «срез» повествования, анализируя его внутреннюю структуру, находясь в рамках текстовой данности, ограничиваясь чисто внутренним анализом, мы пытаемся выявить элементы художественного текста и рассматривать связи между ними, расшифровать поэтический код памфлета.
Репатриация в Израиль, окруженный враждебными ему силами, длящийся десятилетиями кровавый палестинский террор и война агрессивного крыла ислама против демократии обострили мироощущение писателя, усилили настроение критицизма. Более того, автор, художественно анализируя обстановку в мире, приходит к мысли, что основной конфликт эпохи – противостояние исламского террора остальному миру, перерастающее в эпохальный конфликт Запада и Востока. И впрямь, как, быть может, верно сказал Р.Киплинг: - Запад есть Запад, Восток есть Восток – и никогда им не сойтись. Вряд ли кто помнит, что эта формула имеет продолжение в дальнейшем повествовании Р.Киплинга – в балладе «Запад и Восток», итог которой автор подводит следующим образом: Запад есть Запад. Восток есть Восток. И никогда им не сойтись. Запад и Восток сольются если сильный с сильным встретятся.*

*Подлинный перевод этой формулы-метафоры с английского звучит так: «Запад есть Запад. Восток есть Восток, не встретиться им никогда – лишь у подножья престола Божья, в день страшного суда! Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин, рождённых в разных концах земли, сошлись один на один.
Вероятно, это было некое киплинговское озарение-предзнаменование – гипотетическая мысль об естественном (а не насаждаемом насильственно) приходе Востока к демократии.
Автор иронизирует по поводу намерений Запада привить Востоку вкус к демократии (американский эксперимент в Ираке и в Афганистане). Прибегая к памфлету, стремясь отразить лик сегодняшнего мира и остроту конфликта, писатель создаёт одновременно и летопись, и исповедь (летописные рассказы как описания событий, с конкретными деталями, диалогами, с сюжетной занимательностью, подчиняя всё это определённой исторической концепции (израильские летописание XXI века). И тут мы сталкиваемся с возвышающимся над текстом и мозаичной картиной мира авторским тоном. Как мастер тонов и оттенков автор блестящ и изящен. Начало у него сдержанное, но богатое острыми мыслями.
Л.Финкель начинает своё повествование со слов: «…я огорчаю тех своих друзей, которые хотят видеть меня «левым» или «правым». Между тем «смерть наших мальчиков, наших сыновей,…сделала меня куском льда». «Мы носим их под сердцем…», «Я и мои сверстники… видели много ужасов. Мы те, кто ребёнком попал под фашистские бомбы, те, кто малышами оказались в гетто, те, кто потеряли родителей, росли без отцов. Я чувствую жалость к любому ребёнку, еврейскому или палестинскому, не могу всё же забыть, что палестинскому малышу, даже если он дошкольного возраста, главари ХАМАСа уже выбрали судьбу шахида. И его родители будут считать сына героем, когда он взорвёт вместе с собой множество людей: чем больше, тем лучше».
Вначале памфлета есть живой образ-метафора, привлекающий читателя, возбуждающий его внимание и подготавливающий к пониманию точки зрения писателя: «Когда одна из ракет попала на ашкелонское кладбище, я бросился к могиле матери, - пишет Л.Финкель. – Многие из могил были разрушены. Скелеты лежали в самых невероятных и неестественных позах. Ветер шевелил остатки волос на моей голове. И мне вдруг показалось, что один из скелетов улыбнулся. Умер и засмеялся. Не над нашим ли долготерпением?».
Автор владеет риторической техникой: «Наша злость, наше упрямство – не желание покинуть наш город Ашкелон. Это не столько желание выжить, сколько мужество жить»!
Вот дневниковая запись 10 января 2009 г., вошедшая в памфлет: «Сейчас в Ашкелоне полдень. Но уже с утра четырежды прозвучал сигнал воздушной тревоги… С 13.00 до 16.00 наша армия объявила «гуманитарный перерыв»(?!). Ракеты со стороны палестинцев из Газы падают одна за другой… Всё не так плохо, как вы думаете. Всё намного хуже».
В памфлете воспроизводится особенная физиономия израильского населения, определяемая совокупностью чувств и мыслей народа. Автор национален, когда смотрит на мир его глазами. Соотечественники видят в словах писателя выражение своих собственных чувств.
Автор излагает идеи в ярких и сильных образах. Поэтому они становятся более действенными, более отчётливыми, более ясными и, наконец, более способными произвести на нас сильное впечатление. В очерке Л.Финкеля преобладает авторское внутреннее сосредоточение, создающее возможность показывать себя с различных сторон, вступать в разнообразные ситуации и раскрывать в многообразных умозаключениях богатство развитой в себе внутренней жизни. Пафос раскрывается как богатство изображаемого лица внутри себя самого, как внутреннее состояние души, как живое красноречие и воображение, умеющее использовать всю внешнюю обстановку для символического выражения внутренней жизни, не боящиеся смелых и глубоких мыслей. При этом в изображении выявляется не только пафос как таковой, но и взаимопроникновение пафоса и внутреннего индивидуального мира души памфлетиста. Это и есть идиолект, индивидуальный язык; это и есть идиостилистика.
… «Я против того, чтоб остановили антитеррористическую операцию «Литой свинец» в Газе, потому что сегодня утром в Ашкелоне, как стало уже давно привычным, меня разбудила сирена – ракетчики ХАМАСа вновь обстреливают мой город. И будут пытаться сделать это завтра. И всегда. И будут денно и нощно думать об уничтожении Израиля. Сегодня. И завтра. И всегда… Я не хочу, чтоб жизнь моя, моих внуков, моей семьи зависела… ни от египтян, ни от бандитов ХАМАСа или Хизбалы. Мы сами за себя постоим».
А между тем «семьдесят тысяч жителей Ирана записались в число террористов-самоубийц».
Автор с сарказмом рисует так называемых «гуманистов»: «Им подавай Насраллу с человеческим лицом».
Л.Финкель умеет пристально-пронзительно взглянуть на наш народ, когда он огорчён, рассержен, возмущён, несчастлив или когда обрадован, тронут, счастлив, понять его в данном положении, среди данных обстоятельств жизни. И тогда его душа раскрывается нам в её существенных чертах. Это и есть познание. Чтобы художественно понять человека, надо вместе с ним пережить важнейшие моменты его душевного проявления, когда душа раскрывается и доступна сочувственному пониманию.
Тонкий, вдумчивый наблюдатель жизни в её многоразличных проявлениях, автор памфлета проявил себя и как художник-экспериментатор. В своём творчестве он как правило не даёт полного выражения своим наблюдениям, а только пользуется ими как средством для того, чтобы правильно поставить и провести свои исследования. Между художественным творчеством и нашим обыденным житейским мышлением существует тесное психологическое сродство: основы первого даны в элементах второго.
Разве не об этом свидетельствует заключительные строки памфлета: «…Израилю нужны сильные евреи. И сегодня стоим на том же – хотим своей жизнью распоряжаться сами. Восток – это культура стыда. Запад – культура вины. Израиль – это «Восток-Запад». Стыд мы уже пережили. Это когда смеялись над нашими именами и фамилиями, над произношением, над безродностью («безродные космополиты» - ред.). Хочу верить, что нашему терпению пришёл конец… Вырезав раковую опухоль (операция «Литой свинец»), ещё можно жить. А жить, любить жизнь, ценить жизнь – это тоже наша судьба».
Неужели опять будет гладко и умилительно, как у «левых»? Или мрачно и безвыходно, как у «правых»? И, те и другие чуть было нас окончательно не спасли.
А может прав реликтовый Карл Маркс, некогда фривольно заявивший: нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда над ней совершается насилие.
Слово, как известно, поступок. Ещё Гораций писал, что слова долговечнее пирамид. Когда-то мы в СССР с воодушевлением пели бодрую песенку: «Мой адрес: не дом и не улица». Что же тут хорошего, если у тебя нет «ни дома, ни улицы»?
Вместо того, чтобы сорвать фиговые листки с некоторых элитных политиков, напевающих ту же глупую песенку, мы лишь старательно обрываем капустные листья.
…У Л.Финкеля свой поворот темы. Он сочетает анализ и образное решение. В этом ключе развивается острая полемика автора с юдофобами (юдофобия по-латински – боязнь евреев) Максимом Шевченко и Александром Прохановым, учиняется экскурс в истинную историю Палестины… Где надо «бить морду» – не рефлектируют! Ясность ума, убеждённость, решительность, способность разобраться в обстоятельствах, природное красноречие содействуют автору в его борьбе. Как говорил Илья Сельвинский в подобной ситуации, - «И снова идёшь среди воя собак. Своей. Привычной. Поступью. Тигра».

Благодарю главного редактора израильских журналов «Русское эхо» и «Мысль» за литературоведческую консультацию и правку материалов.

* * *

Световые сигналы

У Владимира Смолдырева была яркая и короткая жизнь. Он успел выпустить всего лишь две книги стихов, «Венок несонетов» - последние стихи в его жизни.
Заглавие произведения указывает ориентацию автора на свободный стих, в котором воспроизводится внутренний мир личности, замкнутой в сфере лирически-возвышенного «Я». Это скрытые переживания и затаённые душевные движения. Роль выразителя скрытых реальностей отводится символу; он неисчерпаем и беспределен. У него сокровенный язык намёка и внушения неизглаголемого. Метафора у поэта многолика и многосмысленна.
«Венок несонетов» - это любовная лирика, страстное и напряженное раскрытие интимного мира личности. Она эмоциональна, исповедальна.
Автор владеет звуковой и композиционной организацией стихотворной речи. Музыкальный ритм непрерывен, паузы имеют определенную длительность и входят в музыкальный размер. Вся ритмическая структура произведения воссоздает чувство целостности жизни, хотя автор стремится сосредоточить жизнь в едином мгновении. Для него характерно сосредоточение мира в лирическом миге. Он как бы торопится успеть сказать сокровенные слова.

Любимая, солнце моё, восходящее в песнях разлуки,
голос бога, идущего в лёгких нарядах созвездий,
вызываю тебя из пространства, забытого светом,
из окружности радуги, рухнувшей на руки соснам…

В некоторых случаях читатель встречается с неупорядоченным чередованием стихов. С точки зрения В.Смолдырева, это должно придать стиху интонационную свободу, которой автор широко пользуется. Повторяющееся чередование строк связывает стихи в ритмически повторяющиеся группы, и является одним из главных признаков строфы. Поэт вводит «двойные сонеты», допуская вольный порядок в стихосложении. В то же время устанавливаемый им порядок подчеркивает диалектику мысли при развертывании описания. Его стихи аккуратно объединяются в строфы, а многосложные стихи разделяются на полустишия цезурой.

…Подари мне любовь с виноградными гроздьями грусти,
с журавлиным журчанием черных истоков печали,
подари мне любовь и позволь мне уйти незаметно.
Приютит и меня беспокойная лодка скитаний,…

Для В.Смолдырева поэзия – это система световых сигналов. Костры, которые он зажигает здесь, внизу, среди тьмы, - возгораются для того, чтобы кто-то его видел, чтобы поэта не забыли. Эстетика автора-лирика – это эстетика корабля, блуждающего в тумане. Поэзия для него – пламя, зарево бедствия.
Огонь поэзии В.Смолдырева – вспышка, которая создает продолжительное волнение. У него вспышка, момент, мгновение – это действие во времени.

…Птица-сирин, летящая в синих сполохах сирени,
птица-феникс, горящая в огненном тигле гнезда,
опали меня пламенем, ветками вечности вспыхни,
остуди меня перьями, мокрыми от поцелуев…

Всё пространство и время поэта становятся видением. Он проникает в первозданность и духовную красоту своими открытиями. Главное его открытие – простота формы, которая взрывается изнутри драмой любви.

…Ты ничья, потому что тебя разделить невозможно.
Ты ничья, потому что тобой, как огнем, обладать невозможно.
Ты ничья, потому что в тебе шевелятся спирали вселенных
Ты и солнце, и ночь, и луна. И звезда, и реальность, и сказка…
…Мы с тобой рождены для того, чтобы выпить рассветы.
Те рассветы, которым название горе и радость,
Те рассветы, которым название юность и старость,
Те рассветы, которым название дружба и братство…

…Мы живем для того, чтобы вырастить деревце детства,
для того, чтобы вычеркнуть вечное «но» недоверий,
для того, чтобы встретиться, выплеснуть мёд и увянуть…
…для того, чтобы снова воскреснуть в медовом апреле…

Вот он стоит перед нами, абсолютно первозданный, порывы его сердца столь очевидны, что, кажется, они исторгают грусть, перемешанную с отчаянием.
Поэт интимно размышляет о себе, переживает себя, он не кружит вокруг вещей, он проникает в их сердцевину.

…Как темна моя комната, словно кого-то хоронят!
Как печально по стенам течёт традесканция плача!
Как безвольно повисло твоё опустевшее платье!
Как печально, как двери от холода, съёжилась мебель!
Я кричу, но никто не услышит – дома и деревья оглохли.
Я зову, но никто не откликнется. Пусто кругом. Одиноко.

…Только сон полнолуния плавает в олове леса,
только звон облаков возникает из меди рассвета,
только эхо кружит над землёй троекратным повтором:
«Любимая, солнце моё, восходящее в песнях разлуки!»…

На него не окажешь давления, он любит и борется по собственному побуждению. Единственное, что им руководит, - это его большое чувство, когда великий экстаз возносит его душу.

…Ты и есть мой венок несонетов, соната, сверкнувшая в росах,
половодье, подмявшее серую отмель сомнений,…
…Я спрошу тебя: кто придумал твои очертанья,
Кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев?
Из кочующих капель и шёпота горных обвалов,
Из мольбы умирающих в жёлтой пустыне бессмыслиц?...

…Ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба,
ускользающий шарик смертельной серебряной ртути,
черный день, порождающий белую ночь озарений,
борозда, обещаний, засеянных зёрнами грусти,
…Ты моя, потому что во мне созревает твоё отраженье.
Мы едины с тобой, как поэт и поэма едины.
В неразгаданном хаосе, в мудром хаосе природы
мы с тобой рождены для того, чтобы выпить рассветы,
для того, что бы встретиться, выплеснуть мёд и увянуть.

У В.Смолдырева всё вопрос души, всё в виде драматического экстаза. Даже слово у него получает особую силу. Глагол удлиняется, заостряется, напряженно стараясь найти чёткое выражение. Прилагательное сливается в единый сплав с носителем словесной мысли. Оно сжатым образом выражает сущность.
Ничто не лучше, оттого что ново. Никакое искусство не плохо оттого что не схоже с другими. Не станем упрекать поэта за нетрадиционность названия его произведения. Только доброе постоянно, только истинное – справедливо.


* * *

Грезофарсы донкихотствующих дворян, или Думайте сами, решайте сами

«Слова – самый большой наркотик,

который использует человечество».

Р. Киплинг. Книга джунглей.

«В джунглях много слов, звук которых

расходится со смыслом».

Р. Киплинг. Книга джунглей.

«Людям непременно надо расставлять

ловушки для других людей, а без этого

они все будут недовольны».

Р. Киплинг. Книга джунглей.

Грезофарсы донкихотствующих дворян, или

Думайте сами, решайте сами

I

Еврейский вопрос

Перечитывая книгу Григория Борисовича Окуня «С житейского поля» (Израиль, 2005 г.), я с неизменным вниманием обращаюсь к содержащейся в ней новелле-эссе «Встреча на далёком меридиане». Новеллист-мемуарист рассказывает о том времени, когда споткнувшийся на номенклатурном идеологическом катке и свергнутый с литературного Олимпа секретарь правления Союза Писателей СССР сорокапятилетний Константин Симонов был смещен со своего поста и «командирован» в Ташкент. Это была некая благодать перед докукой обязанностей, пусть и почётных. Лучше быть разъездным корреспондентом или почётным открывателем университетов культуры доярок, шахтёров, поваров, текстильщиков. Главное – далеко от Москвы. Автор новеллы встретился с К. Симоновым в городе угольщиков Ангрене на открытии университета культуры шахтёров.

После вступительной лекции Г.Б. Окуня слово получил закалявшийся в горечи и иронии опальный поэт. На сцене стоял казавшийся угрюмым К. Симонов, «чья грация становилась дразнящей, приветливость лихорадочной, остроумие вызывающим». Зал университета культуры был заполнен до отказа.

Вежливый, с безупречной осанкой К. М. Симонов тихим грассирующим голосом, произносящим звук «р» на парижский манер, читал отобранные стихи из циклов любовной лирики вперемешку с гражданской лирикой. У «чтеца» было мучительное чувство, что слова его раздаются в пустом зале. Он как бы нарочно спешил не понравиться.

Прервал чтение стихов один из слушателей университета: «Вы какой нации будете?» - спросил он под вырвавшийся из зала одинокий аплодисмент. Вопрос, как вопль души, породил всплеск единодушия. Публика напирала на «пятую графу».

В этом мимолётном эпизоде из новеллы автор передаёт возникший из вопроса слушателя полилог, в центре которого «разговорный» «еврейский вопрос».

После окончания учебного занятия в университете культуры шахтёров К.М. Симонов и Г.Б. Окунь долгое время беседовали на актуальную тему. «Евреи, - сказал К. Симонов, - оказались в положении «вечного жида». Между тем по накопленному веками опыту могли бы получить почётное место в любом государстве мира. Евреи в русской литературе 20-го века - огромный и до сих пор неоценённый потенциал. Мысленно представляя их собранными воедино, я думаю об этой громадной духовной силе, оказавшей определяющее воздействие на форму и стиль русской поэзии. Рождалось нечто большее, чем «Илиада».

…Автор новеллы сохранил и некоторые другие откровения К. Симонова, который состоял в сожительстве с режимом, не испытывая, как Мессалина после распутной ночи, удовольствия.

II

Русский вопрос.

Синдром «Бремени белого человека»

К.М. Симонов в разговоре с автором книги «С житейского поля» затронул вопрос о причинах, побудивших писателя ещё в 1939 г. заняться переводами стихотворений Редьярда Киплинга. Русский поэт называл Киплинга одним из первых своих учителей. А время было суровое. Назревала угроза фашистской агрессии. Для этого времени характерно оживление деятельности международной революционной организации Коминтерна, ратовавшей за социально-политические преобразования в интернациональном масштабе по образу и подобию СССР. Это положение по внешнему рисунку соприкасалось с программными киплинговскими балладами о «Бремени белого человека»: «Воюй за чужой покой». Переводя стихи о колониальной службе английского солдата на просторах Азии и Африки, К. Симонов ничтоже сумящеся создавал романтико-патетические стихи, посвященные планетарному героико-революционному освободительному движению в духе коминтерновских замыслов. Когда после осмысления побудительных мотивов обращения молодого русского поэта к переводам Киплинга я перечитала симоновского англичанина – ко мне пришло некое озарение: не являлось ли это действо-поступок своеобразной реакцией на неприглядные последствия дворянского происхождения самого К. Симонова.

Во время чтения Киплинга в переводах К. Симонова у меня мелькнула мысль: не является ли обращение Константина Михайловича к стихам Киплинга своеобразной «местью» сына, за родителей, которые стали «заложниками»: мать молодого поэта, – княжна Александра Оболенская, отец – генерал-майор в Первую Мировую войну. С юности К.М. Симонов обязан был, отвечая на бесчисленное количество анкет, виртуозно обходить своё сословие. Поэт тяготился непролетарским происхождением, когда на каждом шагу и по любому случаю требовалось отвечать на вопросы советского «кодекса социальной принадлежности». Особенно коварным был вопрос: «Кто ваши родители и чем они занимались до 1917 года?» Правдивый ответ на этот вопрос для К. Симонова того времени был неприемлем, так как лишал его автоматически элементарных гражданских прав. Он так и не получил полноценного среднего и высшего обучения; и остался на всю свою жизнь без желанного образования. Светило ему разве что ФЗУ, окончив которое он поступил рабочим на завод. Молодой рабочий писал стихи, его заметили. Издали книжечку стихов. Приняли в Союз Писателей, затем в литературный институт им. Горького. Вот и всё официальное образование будущего знаменитого писателя.

В свете сказанного переводы Киплинга, сделанные К. Симоновым, всегда казались мне фарсом, так как стихи «барда империализма» становились комсомольскими наставлениями, призывающими советскую молодёжь нести Бремя освобождения народов мира от оков капитализма. А может и тем, что я уже назвала своеобразной «литературной местью» за судьбу родителей и мучительные переживания, связанные с судьбой человека из дворянского рода, затесавшегося в передовой отряд рабоче-крестьянского государства. Когда в почёте пребывает дудка, никто не слышит благородный рог…

Несите бремя белых

И лучших сыновей

На тяжкий труд пошлите

За тридевять морей;

На службу покорённым

Угрюмым племенам…

Несите бремя белых –

Сумейте всё стерпеть,

Сумейте даже гордость

И стыд преодолеть.

Придайте твёрдость камня

Всем сказанным словам,

Отдайте им всё то, что

Служило б с пользой вам.

…Несите бремя белых –

Не выпрямлять спины!

Устали? – пусть о воле

Вам только снятся сны!

…Не являлись ли симоновские переводы-экстраполяции Киплинга чем-то вроде водевиля, скрытой литературной забавой молодого дворянина, испытавшего на себе горечь своего высокого происхождения? Попранная дворянская честь требовала возмездия.

Баллады Киплинга в переводах К. Симонова, созданные по типу комедии дель арте, превращались… в гимны. Это были песни, призывавшие осуществить бремя советских людей - «во имя счастья человечества» распространить социализм во всех странах мира. Необычайный талант К. Симонова позволил ему почти конгениально перевести обладающую многозначностью поэзию великого барда. Не исключено, что в выборе предмета перевода К. Симонов исходил из этой существенной черты балладного искусства английского барда. И если работа над Киплингом была «дворянской отповедью» молодого поэта, то в свете новых знаний о биографии поэта мысль о «мести» звучит, казалось бы, гипотетически оправданным предзнаменованием.

Верно, что К.М. Симонов противился двоемыслию режима, но в то же самое время сосуществовал с ним. Верно, что он был совестлив, что у него были честные мысли и побуждения. Порою, впрочем, ему не хватало этической перпендикулярной устойчивости.

Осознав коминтерновскую «тайную вечерю», молодой поэт-чужак по своему подлинному происхождению – стирает двоеточие и переключает «барда империализма» в систему советской поэзии кануна войны: пройти школу стоицизма и взять на себя бремя забот «о свободе и счастье народов земли…»:

Пыль пыль пыль пыль от шагающих сапог.

…Война приготовила пир для них…

* * *

…Мы будем в джунглях ждать до темноты –

Пока на перекличке подтвердят,

Что мы убиты, стало быть, чисты,

Потом пойдём куда глаза глядят.

* * *

Умей принудить сердце. Нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно всё пусто, всё сгорело

И только Воля говорит: «Иди!».

Я готова присоединиться к вопросительному заключению, которое сделал автор новеллы-эссе: «Бывает ли хороший поэт, который не давал бы вместе со своим пламенем и своего дыма?». В заключение хочу подчеркнуть, что выраженная в моём обзоре мысль о «литературной мести» К. Симонова отнюдь не является умозаключением новеллы «Встречи на далёком меридиане». Это высказывание – плод моих собственных размышлений над конкретными и впечатляющими фактами жизни и творческого пути К. Симонова, о которых я узнала из новеллы.

К. Симонов был одним из значительных переводчиков Ридьярда Киплинга на русский язык. Он сумел донести до читателя произведения английского барда, воспевавшего энергию простого человека, его труд, терпение и самоотверженность.

* * *

III

Высокие ели вырастают лишь в краю, где

свирепствуют бури. Не бросайте камень в того,

кто даёт вам тень.

Г.Б. Окунь.

Эйзенштейн – трагикомедия демифологизации

Когда одного великого художника спросили, как он создаёт свои скульптуры, он ответил: «Беру глыбу мрамора и отсекаю от неё всё лишнее». Литературовед Г.Б. Окунь именно так и поступил, «изваяв» свою книгу «С житейского поля», вот уже несколько лет с неугасаемым интересом читаемую разноликой публикой. Книга снабжена предисловием, написанным Председателем Федерации Союзов Писателей Израиля Эфраимом Баухом: «Книги такой плотности содержания, исповеди, откровения души сейчас редки, и тем сильны, что, как говорится, держат удар, и не роняют свечу, пусть и колеблющуюся на ветрах времени, но продолжающую упрямо гореть, вгоняя в смущение «праздничные фейерверки».

В книге множество новелл-эссе. Мы же обратимся лишь к одной, посвященной великому кинорежиссеру двадцатого века Эйзенштейну – («Трагикомедия демифологизации»). Это автобиографические записи Г.Б. Окуня, его воспоминания о далёких годах общения с Сергеем Михайловичем, создавшим киноленту, посвящённую маленькому конформисту Павлику Морозову. Выдающийся человек становится на точку зрения безумцев, чтобы по возможности безболезненно умерить их безумие.

Карманная записная книжка Г.Б. Окуня зафиксировала монологи С.М. Эйзенштейна. Автор представил их в совокупности. И мы видим С.М. Эйзенштейна таким, каким он был в бурю, каким на войне с демагогами, каким в мире, каким для врагов, каким в бегстве, каким сидя в осаде, каким для своих, каким, наконец, по внутреннему облику. Автор осмыслил стилистическую окраску его речи. Границы и формы эйзенштейновских монологов менялись в зависимости от допустимой степени самоанализа вслух и никогда не доходили до душевного стриптиза.

«Мне приходилось слышать, что Эйзенштейн верил в грамматику коммунизма, - замечает Г.Б. Окунь. – Я бы прибавил: быть может верил, но не нуждался в ней». И впрямь, люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, - что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории. Эти слова Гегеля часто повторял Эйзенштейн».

Сергей Михайлович любил вертикали и пренебрегал горизонталями. Он копал на одном месте - вглубь, а не вширь. Многие художники думают горизонтально. Эйзенштейн, напротив, мыслил вертикально. Зная эйзенштейновский обычай мыслить вертикально, молодой преподаватель античной литературы Г.Б. Окунь в беседе с Сергеем Михайловичем не преминул заметить, что ореол Ифигении в трагедиях древнегреческого поэта-драматурга Еврипида, лёгший в основу оперы Глюка, обладает особым смыслом и для Эйзенштейна: Ифигения, согласно ритуалу жертвоприношения, должна убить своего брата Ореста и его друга Пилада. Работая над фильмом об отцепредательстве как жертвоприношении, кинорежиссёр стремился актуализировать этот вечный сюжет. Этот диалог Г.Б. Окуня и С.М. Эйзенштейна воспроизводится в новелле.

Как много нужно уловок, чтобы быть правдивым. В процессе работы над фильмом «Бежин луг», отмечает автор, Эйзенштейн всё больше становился похожим на рыцаря печального образа. Наверное, это была мимикрия, когда юмор – преувеличенный шутовской комизм и бесшабашное веселье – предпочтительней остроумия. Иллюзионизм и ложь обновленной истины о революционных преобразованиях в деревне утверждались с отвратительной безапелляционностью. Ложный путь открывался во всей своей кривизне. Советская мифология конструировала себя в формах истории. Миф о Павлике Морозове стал аллегорическим покрывалом истины.

Перед С.М. Эйзенштейном, рассказывает Г.Б. Окунь, открывалось пятипутье, некое сочетание несовместимого с невозможным. Вырисовывались разные пласты трагической истории: социально-политический – направленное внимание на идеи и лозунги коллективизации, на так называемые «социалистические преобразования в деревне»; гуманитарный – отец Павлика Морозова Трофим, участник гражданской войны и председатель сельсовета, пытается спасти свою деревню от голода; матримониальный – Трофим оставляет свою жену Татьяну и уходит к другой женщине. Брошенная жена подбивает своего тринадцатилетнего сына Павлика пойти в ОГПУ и пожаловаться на отца, полагая, что страх наказания заставит Трофима вернуться в семью – любовный треугольник или мещанская драма последней надежды с налётом политической интриги; психологический – художественно-психологическое исследование симптомов отцепредательства и природы жертвоприношения; автобиографический пласт – экстраполирование на судьбу главного героя собственных наблюдений и переживаний юности, переросших в конфликт, основанный на противоречиях и резких различиях психологического склада отца Эйзенштейна - дворянина с сильными монархическими идеями и верой в «государя» - и сына, вступившего в Красную армию, принявшего новую действительность с её иллюзорным будущим.

«Бежин луг» создавался в 1935-1937 гг. на глазах автора новеллы-эссе Г.Б. Окуня. Большой художник Эйзенштейн не мог уложить навязанное ему содержание фильма в схему «социалистической революции на селе». Автор новеллы видел, как по мере работы над фильмом угасала плакатность и уходила на периферию демагогия. Г.Б. Окунь рассказывает о том, как эпический ум и интеллектуальная интуиция Эйзенштейна, противясь догме, вносили в художественную концепцию изменения, определявшиеся творческим почерком и характерным стилем кинорежиссёра Сергея Михайловича. Художник, сообщает нам Г.Б. Окунь, придал шекспировский размах двум критическим ситуациям, в которых может оказаться человек, двум страстям: исступлённому фанатизму и ореолу жертвоприношения. Испытывая скрытую неприязнь к официальному социальному оптимизму, Эйзенштейн хорошо видел концы начал. На Сергея Михайловича обрушился шквал обвинений. Эйзенштейн понимал, что для переделки картины предстоит почти сапёрная работа, и он распорядился смыть грешный фильм.

Но теперь, сказано в новелле, он был похож на рыцаря с клюкой в руке, сжимавшей прежде меч. Эйзенштейн ходил по краю бездны.

Г.Б. Окунь проделал трудную работу, находясь, в длительном контакте с кинорежиссёром во время киносъёмок фильма «Бежин луг» и позднее. Отринутый официозом, художник оказался в одиночестве. Юный Г.Б. Окунь невольно стал свидетелем откровенных монологов великого человека. Пятница нужен, чтобы Робинзон воображал, что он на земле не один.

Произведённая Григорием Борисовичем обработка отрывочных записей, высказываний и реплик Эйзенштейна позволила создать объективную картину творческой работы мастера. Читая новеллу, мы ощущаем, как личный контакт обладает большой силой эмоционального воздействия и внушения. Это обстоятельство отразилось на манере и стилистике изложения материала. Автор правдиво нарисовал трагикомедию демифологизации.

Новелла заканчивается словами: «Высокие ели вырастают лишь в краю, где свирепствуют бури. Не бросайте камень в того, кто даёт вам тень».

Длительное время после провала фильма «Бежин луг» С.М. Эйзенштейн находился в состоянии прострации. Внешний мир его активно игнорировал. Сам же Эйзенштейн, опасаясь репрессий, обратился с письмом во всесоюзную газету «Известия», в котором вылил на свою голову несколько цистерн грязи в дополнении к тому, что уже сделала официальная пресса. Наконец, наступило время, казалось бы, полного забвения Эйзенштейна. Но не тут-то было: выдающиеся зарубежные кинорежиссеры и другие деятели культуры мира, в том числе Чарли Чаплин, выступили в защиту Эйзенштейна как великого художника мира, выказывая недоумение по поводу вынужденного неучастия Сергея Михайловича в творческой работе. Власти, стремясь снизить или умерить критику в свой адрес со стороны зарубежных авторитетов, предложили Эйзенштейну создать фильм по любому избранному им произведению из русской литературной классики. Эйзенштейн внял призыву властей и остановил своё внимание на… Иване Семеновиче Баркове (1732-1768), русском поэте и переводчике. Иван Барков переводил главным образом античных авторов – сатиры Горация, басни Федра. Известность Барков приобрёл, однако, скабрёзными стихами, расходившимися в списках, например, одиозной поэмой «Лука Мудищев». Сергей Михайлович остановился именно на этой поэме, назвав будущий фильм именем её героя «Лука». Итак, фильм «Лука» предстояло запустить в производство. Невежды из комитета по делам искусств при Совете Министров СССР не поняли, не уразумев коварного замысла Эйзенштейна, выделили на производство фильма «Лука» большие суммы денег. Когда же истинный смысл поступка знаменитого кинорежиссёра дошёл до их ума, они испугались за последствия. Второй раз печально завершилась попытка С. М. Эйзенштейна «реабилитировать» себя как дворянина…

Один из исследователей подобных феноменов историк Л. Новиков из русских эмигрантов во Франции в своей работе «Происхождение Советской власти» утверждал, что одним из побудительных мотивов обращения В.И. Ленина к коммунистической деятельности было трагическое событие в жизни его семьи: казнь родного брата В. И. Ленина Александра. Автор приходит к заключению, что революция 1917 года и участие в ней Ленина якобы было «местью за брата».

Если экстраполировать давние события в жизни семьи Ульяновых на позиции К. Симонова и С. Эйзенштейна, то можно составить представление о поведенческой типологии людей, переживших глубокие психологические травмы. Высказывая это умозаключение, я, разумеется, не настаиваю на его абсолютной верности. Быть может, эту версию следует принять как умозрительную гипотезу или одну из отправных точек в нелёгких поисках истины.

* * *

Итак, дворяне и евреи предстали перед грозным судом ими же сотворённых «гомо советикус». Ну и компания: грядущий Хам («Мы академиев не кончали»), былая родовая знать и те, кто на вопрос пресловутой «пятой графы» отвечали коротко и предельно ясно: «Да!».

Они, дворяне, земную жизнь пройдя до половины и очутившись в сумрачном лесу, имели право желать! История, однако, не приняла жалкий лепет оправданья звёзд. И вот общественное мнение: они уже падающие звёзды. Не верьте коню, троянцы, поскольку и он, «кремлёвский мечтатель» из дворянского семейства Ульяновых, по словам Герберта Уэлса, загнавший Россию во мглу, тоже в их компании трансцендентных мстителей за попранные ценности и идеалы. Если это было безумием, то в нём есть система: Карфаген должен быть разрушен…

Тоталитарный режим был настоящей Голгофой для представителей дворянского сословия, как, впрочем, и для евреев и даже для друга степей калмыка (список угнетённых сословий и наций бесконечен).

Что касается евреев, то они ещё удостоивались легальной лестной оценки. Честный Константин Симонов ведь не постеснялся об этом откровенно сказать - (см. первый раздел настоящей статьи «Еврейский вопрос»).

А за сто лет до К. Симонова британский политик и писатель Бенджамин Дизраэли (1804-1881), крещённый еврей, в ответ на агрессивную выходку англичанина-антисемита, написал: «Да, я еврей, и когда предки моего достоуважаемого оппонента были дикарями на неизвестном острове (Англия), мои предки были священниками в храме Соломона».

* * *

Чтобы быть хорошим преподавателем,
нужно любить то, что преподаёшь,
и любить тех, кому преподаёшь.
Василий Ключевский.

Автор создаёт книгу, общество принимает или отвергает её. Творец книги автор, творец его судьбы – учитель.
В. Гюго.

Слово об учителе

«Человек, излучающий энергию солнца» - так говорят о нём его ученики. В них у него нет и не было недостатка. Он учит умно, ненавязчиво, доброжелательно. Прекрасный знаток мировой литературы, враг литературного снобизма, Григорий Борисович горячо и последовательно прививает ученикам глубокую культуру исследования, понимание творческой психологии, эстетической концепции и специфики художественного творчества писателя.
Исключительно разносторонний по своим знаниям и научным интересам, Г.Б. Окунь более шестидесяти лет работает на поприще романо-германской и славянской филологии как учёный-исследователь и не менее активно в области журналистики и искусствоведения. Он учитель нескольких поколений студентов филологического факультета университета, факультета журналистики и театрально-художественного института (ГИТИСа). Сотни его учеников работают в настоящее время в качестве преподавателей высших учебных заведений, научных сотрудников исследовательских институтов, искусствоведов и журналистов в разных странах мира.
Печатаясь с 1940 года, Г. Окунь опубликовал несколько повестей и мемуаров, посвящённых его встречам с известным американским прозаиком Митчелом Уилсоном («Жизнь во мгле», «Брат мой, враг мой», «Встреча на далёком меридиане» и др.), с французским писателем Пьером Гамарра (романы «Сады Аллаха», «Пиренейская рапсодия», «Убийце Гонкуровская премия», «Тулузские тайны», «Золото и кровь» и др.), с Сергеем Эйзенштейном в пору его работы над фильмом «Бежин луг», с Константином Симоновым…
В годы Великой Отечественной - военный журналист, автор военных повестей «Когда молчат музы», «Последняя граница», «Тайна Нины Гуль», «Momento patriam». После войны вместе с группой московских ученых участвовал в создании первого высшего театрального учебного заведения в Средней Азии – ГИТИСа им. А.Н.Островского (Ташкент), читал в нем курсы истории литератур и теории драмы (1947 – 1959); был главным редактором ежегодника «Научных трудов» новообразованного вуза. Г.Б. Окунь – доктор филологических наук.
С 1959г. в течение тридцати лет вплоть до репатриации - преподавал на кафедре истории зарубежной литературы филологического факультета Ташкентского университета. Многие годы заведовал кафедрой истории зарубежной литературы и был назначенным ВАКом при Совмине СССР научным руководителем аспирантуры по романо-германской филологии. Под его руководством двадцать аспирантов и соискателей защитили диссертации по романо-германской филологии в Московском университете им. М.В. Ломоносова и в Институте Мировой Литературы Академии наук СССР и им были присвоены ученые степени. С 1960 по 1989гг. Г. Окунь параллельно с научно-преподавательской работой - главный редактор ежегодного университетского сборника научных трудов «Филологические науки. История зарубежной литературы».
Г.Б.Окунь – организатор, руководитель и участник международных конференций по вопросам литературных связей стран Восточной Европы и СССР; читал курсы лекций в Будапештском, Бухарестском и Софийском университетах (Договор об обмене опытом между специалистами университетов СССР и университетов стран народной демократии). Г. Окунь – многолетний руководитель секции ежегодных Международных научных конференций американистов при Московском государственном университете (1977 – 1989).
В Израиле с 1989 года. Г.Б. Окунь - первый главный редактор всеизраильского художественно-публицистического еженедельника на русском языке «Эхо».
В последние годы Г. Окунь много внимания уделяет малоизученным страницам истории мировой литературы. Так, после литературного вояжа в Венецию, Феррар и Флоренцию, он опубликовал работу «В поисках «неведомого шедевра» Ариосто и Рафаэля», проливающую свет на утерянные материалы постановки единственной неопубликованной трагедии Ариосто «Франческа» в Венецианском театре «Ла Фениче» с участием Рафаэля в качестве художника спектакля.
Основные научные интересы Г.Б. Окуня - история и закономерности развития всемирной литературы. Его исследования опубликованы в изданиях Московского и Ташкентского университетов, а также в научных изданиях стран Европы (Венгрия, Болгария, Румыния, Франция). Он титульный редактор ряда учебных пособий. Предмет свой он всегда рассматривал в широких сравнительно-исторических связях и создал целостную и убедительную концепцию западной литературы.
Занимаясь творчеством Лудовико Ариосто, Торквато Тассо, Эразма Роттердамского, Джеффри Чосера, Джона Беньяна, Вольтера, Карло Гоцци, Элизабет Гаскелл, Оскара Уайльда, Дизраэли, Бернарда Шоу, Джона Гарднера, Альфреда Куреллы, Торнтона Уайлдера, Фридриха Дюрренматта, Пьера Гамарра, Эрскина Колдуэлла, Аллена Гинзберга, Артура Миллера, Курта Воннегута, Роб-Грийе и др., Г. Б. Окунь создал картину развития и взаимодействия литератур мира.
Григорий Борисович – автор более 380-ти опубликованных научных работ, в том числе ряда монографий. Изданная в Израиле его книга «С житейского поля. Заметки литературоведа» (2005г.) стала полезным пособием для специализирующихся в области литературной критики. В книге представлена блестящая эссеистика, полная искромётных парадоксов и философских мыслей. Стремясь сделать свои суждения более доступными, Григорий Борисович прибегает к притчам, популярным мифологическим сказаниям, к параллелям с библейскими легендами. Добиваясь большой выразительности, он часто употребляет афористическую форму повествования, смело создаёт новые словосочетания, новые понятия.
С 1998 года Г.Б. Окунь возглавляет Гуманитарное Отделение Израильского Центра Науки в Ашдоде, готовящего из числа филологов с университетским образованием литературоведческие кадры для работы в журналах в качестве литературных критиков. Григорий Борисович всегда готов помочь нам, своим ученикам, советом, а где нужно и делом, способствуя росту и развитию творческой личности. Целеустремлённый, жизнелюбивый, остроумный, он пробуждает в окружающих людях энергию. Он умеет радоваться чужим успехам. Волевой и вместе с тем лёгкий в общении Г.Б. Окунь руководит нашей группой литературных критиков в Израильском Центре Науки в Ашдоде не авторитарно; вдохновляя, а не подавляя. Г.Б. Окунь охотно делится с учениками своим большим опытом учёного и журналиста. Будучи уже главным редактором израильских журналов «Мысль» и «Русское эхо», он, возглавив разделы литературоведения и литературной критики, много усилий прилагает для успешной деятельности русских литераторов в Израиле. Личность крупная и незаурядная, он неизменно пользуется нашей любовью и глубоким уважением.
В 2008 г. Израильская Независимая Академия Развития Наук удостоила Г.Б. Окуня звания академика и избрала его своим вице-президентом.
Общение с удивительным и уникальным человеком необычайно обогатило мои познания.

Учитель! Перед именем твоим
Позволь смиренно преклонить колени.

Низкий поклон, учитель!


ГАЛИНА АГАРОНОВА.
Член Союза Писателей Израиля.

Моя книга "Дорога на Парнас"

Альбом: Галина Агаронова. Кулинарная литература

Для приобретения книги можете связаться со мной по одному из нескольких путей:

Электронная почта: Gagaronova@gmail.com
Телефон:+97288641762
Мобильный телефон:+97254215297
Адрес: Tzizling 8\2 Asdod 77530. Israel