Мужество жить

или Своя. Привычная. Поступь
О Леониде Финкеле - памфлетисте

Творчество есть акт осознания себя в потоке истории. Школа Ильи Эренбурга-публициста оказала заметное влияние на творчество Л.Финкеля-памфлетиста. Он пишет, как живёт, как дышит, естественно и непринужденно. Его волнуют актуальные вопросы современности – проблемы войны и мира. Одно из последних своих произведений Л.Финкель назвал «Умер и засмеялся». Это резко выраженная полемическая диатриба с определённым «адресом», предназначенная для прямого воздействия на общественное мнение. Его стиль отличают броская афористичность, ораторские интонации, экспрессия.
Произведению Л.Финкеля присущи классические черты памфлетного искусства – ирония, сгущенная до сарказма, и патетика. Ирония у него содержится в ситуации высказывания; когда ироническая насмешка становится едкой издёвкой, её называют сарказмом. Негативную, уничтожающую оценку сарказм автора открыто обнажает в самом тексте. Сарказм – важное стилистическое средство сатиры Л.Финкеля. Ироническая двуплановость в его сарказме обеспечивается наличием пафоса, когда патетика, предполагающая изображение глубокого страдания, влияет на чувства. Патетика в памфлете «Умер и засмеялся» - это некая совокупность страстей и импульсов, составляющих содержание человеческого поведения. Автор созерцает жизнь «сквозь видимый миру смех» и «незримые ему слёзы». Иногда пафос Л.Финкеля – игра внутренне неоправданной риторичности – выступает как художественный приём. Скрытность насмешки, маска серьёзности отличают его иронию. Всё это вместе предопределило мироощущение автора и композиционно художественную игру противоположностями.
Языковый вкус литератора позволил ему образовать эстетически ценностный текст, единый и эффективный, несмотря на сознательное изображение языка в любых его функциональных разновидностях. Понятие словесного образа – изображение, выражение, выразительность и преобразование (эти четыре слова одного корня) – процесс художественного познания и освоения мира.
Выявив «срез» повествования, анализируя его внутреннюю структуру, находясь в рамках текстовой данности, ограничиваясь чисто внутренним анализом, мы пытаемся выявить элементы художественного текста и рассматривать связи между ними, расшифровать поэтический код памфлета.
Репатриация в Израиль, окруженный враждебными ему силами, длящийся десятилетиями кровавый палестинский террор и война агрессивного крыла ислама против демократии обострили мироощущение писателя, усилили настроение критицизма. Более того, автор, художественно анализируя обстановку в мире, приходит к мысли, что основной конфликт эпохи – противостояние исламского террора остальному миру, перерастающее в эпохальный конфликт Запада и Востока. И впрямь, как, быть может, верно сказал Р.Киплинг: - Запад есть Запад, Восток есть Восток – и никогда им не сойтись. Вряд ли кто помнит, что эта формула имеет продолжение в дальнейшем повествовании Р.Киплинга – в балладе «Запад и Восток», итог которой автор подводит следующим образом: Запад есть Запад. Восток есть Восток. И никогда им не сойтись. Запад и Восток сольются если сильный с сильным встретятся.*

*Подлинный перевод этой формулы-метафоры с английского звучит так: «Запад есть Запад. Восток есть Восток, не встретиться им никогда – лишь у подножья престола Божья, в день страшного суда! Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин, рождённых в разных концах земли, сошлись один на один.
Вероятно, это было некое киплинговское озарение-предзнаменование – гипотетическая мысль об естественном (а не насаждаемом насильственно) приходе Востока к демократии.
Автор иронизирует по поводу намерений Запада привить Востоку вкус к демократии (американский эксперимент в Ираке и в Афганистане). Прибегая к памфлету, стремясь отразить лик сегодняшнего мира и остроту конфликта, писатель создаёт одновременно и летопись, и исповедь (летописные рассказы как описания событий, с конкретными деталями, диалогами, с сюжетной занимательностью, подчиняя всё это определённой исторической концепции (израильские летописание XXI века). И тут мы сталкиваемся с возвышающимся над текстом и мозаичной картиной мира авторским тоном. Как мастер тонов и оттенков автор блестящ и изящен. Начало у него сдержанное, но богатое острыми мыслями.
Л.Финкель начинает своё повествование со слов: «…я огорчаю тех своих друзей, которые хотят видеть меня «левым» или «правым». Между тем «смерть наших мальчиков, наших сыновей,…сделала меня куском льда». «Мы носим их под сердцем…», «Я и мои сверстники… видели много ужасов. Мы те, кто ребёнком попал под фашистские бомбы, те, кто малышами оказались в гетто, те, кто потеряли родителей, росли без отцов. Я чувствую жалость к любому ребёнку, еврейскому или палестинскому, не могу всё же забыть, что палестинскому малышу, даже если он дошкольного возраста, главари ХАМАСа уже выбрали судьбу шахида. И его родители будут считать сына героем, когда он взорвёт вместе с собой множество людей: чем больше, тем лучше».
Вначале памфлета есть живой образ-метафора, привлекающий читателя, возбуждающий его внимание и подготавливающий к пониманию точки зрения писателя: «Когда одна из ракет попала на ашкелонское кладбище, я бросился к могиле матери, - пишет Л.Финкель. – Многие из могил были разрушены. Скелеты лежали в самых невероятных и неестественных позах. Ветер шевелил остатки волос на моей голове. И мне вдруг показалось, что один из скелетов улыбнулся. Умер и засмеялся. Не над нашим ли долготерпением?».
Автор владеет риторической техникой: «Наша злость, наше упрямство – не желание покинуть наш город Ашкелон. Это не столько желание выжить, сколько мужество жить»!
Вот дневниковая запись 10 января 2009 г., вошедшая в памфлет: «Сейчас в Ашкелоне полдень. Но уже с утра четырежды прозвучал сигнал воздушной тревоги… С 13.00 до 16.00 наша армия объявила «гуманитарный перерыв»(?!). Ракеты со стороны палестинцев из Газы падают одна за другой… Всё не так плохо, как вы думаете. Всё намного хуже».
В памфлете воспроизводится особенная физиономия израильского населения, определяемая совокупностью чувств и мыслей народа. Автор национален, когда смотрит на мир его глазами. Соотечественники видят в словах писателя выражение своих собственных чувств.
Автор излагает идеи в ярких и сильных образах. Поэтому они становятся более действенными, более отчётливыми, более ясными и, наконец, более способными произвести на нас сильное впечатление. В очерке Л.Финкеля преобладает авторское внутреннее сосредоточение, создающее возможность показывать себя с различных сторон, вступать в разнообразные ситуации и раскрывать в многообразных умозаключениях богатство развитой в себе внутренней жизни. Пафос раскрывается как богатство изображаемого лица внутри себя самого, как внутреннее состояние души, как живое красноречие и воображение, умеющее использовать всю внешнюю обстановку для символического выражения внутренней жизни, не боящиеся смелых и глубоких мыслей. При этом в изображении выявляется не только пафос как таковой, но и взаимопроникновение пафоса и внутреннего индивидуального мира души памфлетиста. Это и есть идиолект, индивидуальный язык; это и есть идиостилистика.
… «Я против того, чтоб остановили антитеррористическую операцию «Литой свинец» в Газе, потому что сегодня утром в Ашкелоне, как стало уже давно привычным, меня разбудила сирена – ракетчики ХАМАСа вновь обстреливают мой город. И будут пытаться сделать это завтра. И всегда. И будут денно и нощно думать об уничтожении Израиля. Сегодня. И завтра. И всегда… Я не хочу, чтоб жизнь моя, моих внуков, моей семьи зависела… ни от египтян, ни от бандитов ХАМАСа или Хизбалы. Мы сами за себя постоим».
А между тем «семьдесят тысяч жителей Ирана записались в число террористов-самоубийц».
Автор с сарказмом рисует так называемых «гуманистов»: «Им подавай Насраллу с человеческим лицом».
Л.Финкель умеет пристально-пронзительно взглянуть на наш народ, когда он огорчён, рассержен, возмущён, несчастлив или когда обрадован, тронут, счастлив, понять его в данном положении, среди данных обстоятельств жизни. И тогда его душа раскрывается нам в её существенных чертах. Это и есть познание. Чтобы художественно понять человека, надо вместе с ним пережить важнейшие моменты его душевного проявления, когда душа раскрывается и доступна сочувственному пониманию.
Тонкий, вдумчивый наблюдатель жизни в её многоразличных проявлениях, автор памфлета проявил себя и как художник-экспериментатор. В своём творчестве он как правило не даёт полного выражения своим наблюдениям, а только пользуется ими как средством для того, чтобы правильно поставить и провести свои исследования. Между художественным творчеством и нашим обыденным житейским мышлением существует тесное психологическое сродство: основы первого даны в элементах второго.
Разве не об этом свидетельствует заключительные строки памфлета: «…Израилю нужны сильные евреи. И сегодня стоим на том же – хотим своей жизнью распоряжаться сами. Восток – это культура стыда. Запад – культура вины. Израиль – это «Восток-Запад». Стыд мы уже пережили. Это когда смеялись над нашими именами и фамилиями, над произношением, над безродностью («безродные космополиты» - ред.). Хочу верить, что нашему терпению пришёл конец… Вырезав раковую опухоль (операция «Литой свинец»), ещё можно жить. А жить, любить жизнь, ценить жизнь – это тоже наша судьба».
Неужели опять будет гладко и умилительно, как у «левых»? Или мрачно и безвыходно, как у «правых»? И, те и другие чуть было нас окончательно не спасли.
А может прав реликтовый Карл Маркс, некогда фривольно заявивший: нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда над ней совершается насилие.
Слово, как известно, поступок. Ещё Гораций писал, что слова долговечнее пирамид. Когда-то мы в СССР с воодушевлением пели бодрую песенку: «Мой адрес: не дом и не улица». Что же тут хорошего, если у тебя нет «ни дома, ни улицы»?
Вместо того, чтобы сорвать фиговые листки с некоторых элитных политиков, напевающих ту же глупую песенку, мы лишь старательно обрываем капустные листья.
…У Л.Финкеля свой поворот темы. Он сочетает анализ и образное решение. В этом ключе развивается острая полемика автора с юдофобами (юдофобия по-латински – боязнь евреев) Максимом Шевченко и Александром Прохановым, учиняется экскурс в истинную историю Палестины… Где надо «бить морду» – не рефлектируют! Ясность ума, убеждённость, решительность, способность разобраться в обстоятельствах, природное красноречие содействуют автору в его борьбе. Как говорил Илья Сельвинский в подобной ситуации, - «И снова идёшь среди воя собак. Своей. Привычной. Поступью. Тигра».

Благодарю главного редактора израильских журналов «Русское эхо» и «Мысль» за литературоведческую консультацию и правку материалов.

* * *