Синайское откровение

Передо мной книга Арье Бацаля «Послепасхальная агада» (серия «Современные еврейские сказания», Издательский дом «БЭТ», Израиль 2009 г). На обложке книги читаем: - Арье Бацаль (Леонид Луков) заниматься литературным творчеством начал в Израиле, выпустил три книги: «Цена бессмертия» (2006г.), «Камера клаустрофобии» (2008г.), «Послепасхальная агада» (2009г.). Известное определение понятия «Сказание» относится к фольклору, объемлющему повествовательные произведения исторического и легендарного характера, сочетающие ретроспективность изложения с поэтической трансформацией прошлого: предания, легенды, притчи, бывальщины.
Арье Бацаль использует род народнопоэтического сказания, облачая повествование о вымышленных событиях в литературную форму. Приобщаясь к сокровищам культуры своего этноса, автор живописует еврейскую историю с нескольких точек зрения. Мы обнаруживаем, в частности, в фантазиях автора своеобразную иронию. Сказания поэтизированы, этнографичны, философичны:
- Змея – древний символ мудрости. Мудростью человеческой, а не злобой и оружием строятся и процветают города и дворцы. Змеиный яд не только средство убийства, но и средство лечения, если его направляет мудрость… - А что значат эти шестиугольники? – спросил Рослый Генерал из царской свиты… – Возможно мастер Руки мечтает о всеобщем богатстве разных народов и предлагает шестиугольник, как единый символ для всех. А может быть, это общий символ универсальности. Он может быть и военным щитом и колесом мирной повозки… Он покатится лишь под действием усилия направляемого разумом…
Его изложения основаны на конкретных племенных верованиях, выраженных в классической волшебной сказке, отражающей суеверия. Агада связана с магическим и сакральным. Поэтизируя образ магического юного бессмертного богатыря, писатель интерпретирует их исходя из мифологических истоков:

Всевышний и толпа, и пропасть между,
Кого ж Господь приблизит, дав надежду
И наделив бесценными дарами.
Над бездной тот, без почвы под ногами.
За ним толпа и Божий дар особый
В ней отзовётся завистью и злобой
И ждёт его Враждебность повсеместно,
Но Богу то заведомо известно…

Цепь потерь и приобретений состоит из неопределенного числа звеньев. Все элементы более или менее структурно равноценны и обособлены. Ряд важнейших символов, мотивов и отчасти общая структура волшебных сказаний связана с эквивалентом классической формы.
Демифологизация времени и места действия героя волшебно-героического сказания сопровождается его полной идеализацией: ему дано бессмертие, он обладает магическими силами, приобретая эти качества в результате инициации, шаманского искуса; ему покровительствует дух бога, сохраняя мифологическую фантастику, осуществляя переход от строгой локализации (там где она имела место) событий к неопределенности сказочного времени и места действия. На долю героя выпали необычайные испытания: каждые из частей его тела существуют отдельно от него в разных местах, подвергаясь испытаниям.
Это своего рода героическая притча. И богатырство героя в ней носит колдовской характер. Центральные персонажи – обыкновенные люди, которых обижают завистливые сородичи, соседи, но богатырский бессмертный дух становится на их защиту. Достоверность уступает место сознательному и свободному вымыслу.
Моделирование еврейской послепасхальной агады сопровождается отдельными заставками из притчей:

Там, на арене Колизея,
Где Ненависть и Доброта
На развлеченье ротозеям
Дерутся с пеною у рта.
У Ненависти явна меткость
Нацеленная острым глазом
А Доброта, она на редкость
Бьёт мимо цели раз за разом…
…Предсказан победитель, но…
На свете существует чудо.
…И вечен смысл ролей недлинных:
У Ненависти – убивать,
У Доброты – спасать невинных,
У Чуда – Доброту спасать.

Произведение А. Бацаля написано в библейской традиции и широко отразило стилистику главной книги иудаизма. Это проявилось в органическом сочетании стихотворной строфики религиозных книг и романтического пафоса прозы. Порой их фразеология и ритмика очень напоминают молитвенные гимны. А. Бацаль, придерживаясь архаической формы, наполняет содержание современными персонажами и мотивами. Так возникает синтез архаики и современности. При этом звучание всего произведения приобретает злободневность и актуальность. Сказанное не означает некую эклектику, поскольку у автора библейские мотивы органично переплетаются с жизнью сегодняшнего израильтянина, будь он сторожил или репатриант.

* * *